Каких только легенд не наверчено вокруг первого, гагаринского, полета в космос. Есть даже версия, будто перед Гагариным отправляли к звездам по очереди двух офицеров (в одной забавной книге даже фамилии приведены), но их эпопея окончилась печально, и потому слава первопроходца досталась удачливому Юрию Алексеевичу. Я тщательно проверял эти слухи и убедился - вранье. Зато в одном разговоре с одним заслуженным испытателем услышал я заинтриговавшую фразу:

- А это было, когда летал «космонавт-ноль»...

Стоп, значит перед Гагариным все-таки кто-то еще был? Но тогда почему не «один», а «ноль»? Поиски правды завершились ранним утром возле станции московского метро «Сокол».

- Вы не ко мне? - остановил меня невысокий пожилой мужчина в черном плаще. А через минуту мой новый знакомый открывал дверь квартиры. На письменном столе уже лежала худенькая папка со старыми документами.


Сергею Павловичу Нефедову ровно шестьдесят. Он широкоплеч, крепок, энергичен и обстоятелен в суждениях. Завзятый курильщик. Но врачи говорят: здоровье у Нефедова по-прежнему «космическое». Может быть, потому, что со спиртным он раздружился, как только всерьез занялся испытательской работой - считает, от него слишком много бед. Мне рассказывали, что даже в самых залихватских компаниях он стоически вместе со всеми поднимал полную рюмку, подносил ко рту и тут же ставил на стол.

О себе Сергей Павлович рассказывает подробно, аккуратно, с точными подробностями.

- Родился в семье железнодорожника, окончил семилетку, хотел пойти в восьмой класс, а меня не взяли - 150 рублей заплатить надо было (старшие классы ведь тогда платными были). У моих родителей денег не было - нас-то семеро детей в семье было. В шестнадцать начал работать, поступил в ремесленное училище в Ульяновске. Три года строил шахты в Междуреченске. В сентябре 1958-го пришла повестка в армию. Попал в школу стрелков-радистов. Потом послали на Западную Украину, год летал на бомбардировщиках. Потом необычный приказ пришел: один стрелок-радист требуется в Москву. Для каких целей - неизвестно. Обследовали нас, а потом начальник госпиталя решил: поедет Нефедов.

Приезжаю в Москву, а куда идти - не знаю. Зашел в комендатуру на Киевском вокзале. Там что-то выяснили, и за мной приехала машина. Привезли в казарму в районе Хорошевского шоссе. Казарма как казарма, ничего особенного. А наутро к врачам. Я удивился: зачем опять? Но приказ есть приказ. Месяц пробыл я в Центральном научно-исследовательском авиационном госпитале в Сокольниках.

В палате моей 19 человек - молодые летчики. Но между тем, как проверяли меня и как их, была разница. Скажем, их в барокамере под давлением, как на высоте 5 тысяч метров, держали без кислорода полчаса. А меня сначала на 5 тысяч на полчаса, потом - на час. Потом еще и на 7 тысяч без кислорода - это считается пределом человеческих возможностей. Затем центрифуга. Летчикам сначала перегрузку 4 g дают, а мне - семерку, потом восьмерку. В конце концов я выдержал перегрузку 11,2 g.

И вот привозят меня в Военный институт авиационной медицины. Заходим в кабинет начальника - генерал-лейтенанта Ювенала Михайловича Волынкина. А я, честно говоря, генерал-лейтенанта воочию увидел первый раз. Ну, и, конечно заволновался. А Волынкин ко мне сразу не как к рядовому, а по-отечески:

- Сережа, садись. То, о чем мы сейчас будем говорить, является государственной и военной тайной.

И он рассказал, что готовится полет человека в космос. Но для того чтобы его выполнить, нужно ответить на многие вопросы:

«А что, если...» Нужны испытания.

- Вы нам подходите по состоянию здоровья, по росту, по весу. Но будете у нас работать, только если сами согласитесь, - сказал тогда генерал.

Я согласился.

Вот так с августа 1960-го я стал космическим испытателем. А последний эксперимент я закончил в 1991 году. Тридцать лет… За это время окончил Московский авиационный институт, стал офицером.


- И все-таки вас - солдат-испытателей - наверняка было несколько человек. Почему же именно вас называют «космонавтом-ноль»? - поинтересовался я.

- Больше двадцати лет я был основным испытателем космической техники. На мне впервые отрабатывали и испытывали системы жизнеобеспечения космонавтов, средства спасения, которые были на борту кораблей «Восток», «Восход» и «Союз». Я первым ходил на невесомость - тогда только-только была создана специальная лаборатория для тренировок космонавтов. Потом на меня первого шили скафандр - предшественник того, в котором летал Юра Гагарин.

Но как его шили! Приехал я на завод, меня всего начали обматывать гипсом - статую, говорят, будем делать. И действительно сделали по форме тела статую и по этой статуе шили скафандр.

- Первый раз слышу о таком способе.

- Тогда много чего было неизвестно. Поэтому считалось: скафандр нужно шить точно по телу.

Тогда же я познакомился с Сергеем Павловичем Королевым. Первый эксперимент у меня был - пять суток просидеть в скафандре в корабле «Восток». Выясняли, можно ли управлять кораблем в скафандре, как работают регенерационные системы, как обеспечивается подача воздуха. Не знали даже, как пить, как поесть, как в туалет сходить в корабле. Королев почти каждый день приезжал, наблюдал.

Закончил, поставили задачу посерьезнее - отсидеть 15 суток. Причем не просто так. Королев предупредил: «Сережа, будем создавать аварийные условия, экстремальные». И начали. Сначала дали в корабле температуру минус 60 - вроде как отказ системы, и нужно понять, защитит ли тебя скафандр, сможешь ли управлять кораблем. Выдержал „трое суток. Потом имитировали разгерметизацию кабины. Семь суток я прожил на высоте 50 километров над землей в разгерметизированной капсуле.

- А как же вы ели в разгерметизированном-то корабле?

- Очень просто. Слева в скафандр подводится трубка, из которой жидкость течет, я голову наклоняю, зубами ее зажимаю, придавливаю - течет. Справа такая же трубка с «твердой пищей» - то есть кашицей питательной. Вот и все. Причем пища такая, что практически вся усваивается, отходов нет.

Когда из эксперимента вышел, Королев меня осматривал всего, про жизнь расспрашивал.

- А на ком еще из солдат программу «Восток» отрабатывали?

- Кроме меня, работали Валя Подвигин и Яша Федорчук.

А уже прямо перед полетом Гагарина, в конце января 1961-го, посадили меня на зачетный эксперимент. Месяц прожить в корабле «Восток». v - Гагаринский полет - всего один виток, 108 минут, зачем же испытателя заставлять сидеть в корабле месяц?

- Должны были прорабатывать любой вариант. Отказ двигательной системы мог произойти, когда корабль не удается вернуть назад? Мог. Программа была сложнейшая. И разгерметизация, и перепады температур, и отказ регенерационной системы, и ремонт ее. При этом я должен был управлять кораблем, выполнять психотесты. Когда вышел, выяснилось - тринадцать килограммов потерял. И еще одна проблема была. Датчики медицинские тогда к телу приклеивали. За месяц на месте, где их крепили, язвы образовались. Когда сняли скафандр, кожа отваливалась вместе с датчиками. К космонавтам датчики уже по-другому прилаживали.

Корабль, в котором проходил мой зачетный эксперимент, назывался «Восток-0». Все свои замечания и ощущения я записывал в бортовой журнал, который потом передал Гагарину. С тех пор космонавты и стали меня называть «космонавт-ноль».

- А как вообще к вам относились космонавты? С одной стороны, вы испытатель, с другой - солдат, а они офицеры...

- Познакомился я с будущими космонавтами в 1960 году, летом. Они тоже проходили медицинское освидетельствование. А в 1961-м, после эксперимента, меня поместили в палату к первой шестерке - Гагарину, Титову, Нелюбову, Быковскому, Николаеву и Поповичу. Их перед гагаринским полетом обследовали. Мне сказали: «Сережа, обязательно расскажи им все, что ты чувствовал, что делал, какие проблемы. У космонавтов должна быть уверенность, что на земле все приготовили и полет пройдет нормально».

Первым со мной Юра Гагарин заговорил. Сколько, спрашивает, отсидел? Я говорю: тридцать. Чего, часов? Я говорю: да нет, суток.

Помню, как-то в субботу отдыхаем. И кто-то говорит: ну чего, ребята, пошли? Пошли. В магазинчик. Юрка Гагарин сидел на заборе на атасе. Мы с Геркой Титовым побежали в магазин как были - в тапочках, в белых больничных брюках, куртке и белой рубашке. А Валерка Быковский ждал нас внизу, у забора, чтобы помочь перелезть.

Потом наши пути часто пересекались. Я испытывал новую барокамеру в Звездном. В ней можно было имитировать подъем на высоту до 76 километров. И в сурдокамере я у них сидел. Американцы написали в журнале, что человек, проведший в сурдокамере больше 15 суток, сходит с ума. А я месяц жил - и нормально.

- Я слышал, после полета Гагарина первый отряд космонавтов наградили орденами Красного Знамени. И еще один орден вручили вам...

- Да. За тот самый эксперимент, обеспечивший успешный полет Гагарина, я, солдат срочной службы, получил орден. Кроме того, мне заплатили 720 рублей и на месяц отправили в санаторий.


- За тридцать лет работы испытателем не было такого эксперимента, в котором бы я не участвовал. У меня было очень хорошо развито чувство дозволенного - я очень четко чувствовал предел, за который заходить нельзя, предел, после которого в организме могут возникнуть патологические изменения, - спокойно, словно о себе, рассказывает Нефедов.

- Но все-таки травмы были?

- Была небольшая травма спины во время испытания ударных перегрузок. Это когда катапультируются из корабля, кратковременно наступает перегрузка 20 -30 g, а мы доходили до 60. Считайте у космонавтов был двойной запас прочности.

- Тем зачетным экспериментом испытания по программе «Восток» закончились?

- Нет, прорабатывалось еще много вопросов. А что будет, если корабль опустится в Тихий океан зимой? А если в горы? А если в Северном Ледовитом океане во время полярной ночи? Ответы на эти вопросы и давали испытатели.

Как-то выбросили нас в районе Тикси с аварийным запасом, рассчитанным на три дня, а задача была - выжить десять дней. Из снаряжения - скафандр, парашюты. Это сейчас тренировки на выживание проводят, когда поблизости дежурят врачи. А у нас льдина, никого, только аварийный передатчик 0 - в случае чего вертолет вызвать.

Мы иглу построили. Раз в сутки грели себе стаканчик теплой водички. Главное было - не заснуть всем втроем, иначе все, кранты. Выжили.

- Я знаю, что космонавт первого отряда Виталий Бондаренко погиб как раз во время испытаний...

- У американцев корабль был на кислороде, а наш корабль - на нормальной земной атмосфере. Но нашим нужно было знать, что произойдет, если в корабле будет чистый кислород. У Виталия была тренировка - отсидеть пять суток в барокамере на высоте 5000 метров при атмосфере, где 70 процентов кислорода. Не самое сложное задание.

Погиб он по недосмотру инженеров. У нас положено - возле барокамеры сидят дежурный врач, дежурный механик, а лаборантка постоянно в иллюминатор смотрит и записывает в журнале, что делает испытатель. В тот момент дежурный механик отлучился, перекусить пошел. И Виталий тоже готовился к обеду, плитку электрическую включил, чтобы что-то себе разофеть. Тут врач просит его подготовиться к записи кардиограммы, надеть на себя датчики. Виталик берет ватку, смоченную в физиологическом растворе со спиртом, протирает себя и роняет эту ватку на плитку. Та вспыхивает. Там у него была кошма, чтобы пламя сбить. Но как сбить, если и она сама пропиталась кислородом, горит, даже металл горел!

Спасти Виталия можно было, если бы рядом находился механик, который бы сбросил давление внутри барокамеры. А его не было...

В тот день и мой эксперимент прервали «по техническим причинам».

«Я выживал при Королеве, при Мишине, при Глушко...»

- Самый трудный эксперимент?

- Я много времени испытывал систему мягкой посадки корабля, - продолжает самый главный советский испытатель. - Это же только из «Востоков» космонавт катапультировался и приземлялся отдельно от корабля, потом все садились в спускаемой капсуле. А как быть, если упадет корабль в пустыне или в море?

Еще был эксперимент. Космонавтов на борту очень беспокоит шум - работают системы жизнеобеспечения, механизмы всякие. Бывает, гул до 100 децибел. И психологически очень трудно, и физиологически. Как защищаться? И вот после одного эксперимента у испытателя резкие изменения в организме произошли. Ну что делать? Отменять полеты в космос? Директор Института медико-биологических проблем Олег Георгиевич Газенко меня вызывал и говорит: «Сережа, сходи в эксперимент на 35 суток, шум -100 децибел. Я пошел. Да не один старшим группы, в которой было семь человек. Нормально отработали, все живы-здоровы. Доказали - работать при таком шуме можно.

- Последний эксперимент, наверное, запомнился больше всех?

- Это был 1991 год, моя лебединая песня. Мне уже за 50. Суть исследований, которые проводили в Институте биофизики, - как будто работать космонавты, собирающие на орбите научный комплекс. Мы месяц «жили» на высоте 5 тысяч километров. И каждый день как бы поднимались на высоту в 11 200 метрров работать – якобы идет монтаж космической станции. Как раз когда я был в этом эксперименте, у меня родилась внучка. И ребята в экипаже присвоили мне звание «дважды дед Советского Союза».

Ну а потом на космонавтику денег давать перестали, эксперименты прекратились. Я с еще одним испытателем устроились грузчиками, книги для издательства таскать - семью-то кормить надо.

А потом посчастливилось попасть на работу в коммерческую компанию.

- О том, что перестали с друзьями космонавтами, испытателями видеться не жалеете?

- Конечно, жалею. Но что поделать - работы много. С Алею Валерием Быковским мы по телефону перезваниваемся.

Комментарии (1)   | Распечатать